Неточные совпадения
Народы завистливы, мой друг. В Берлине над венскими бумажками насмехаются, а в Париже — при виде берлинской бумажки головами покачивают. Но нужно отдать справедливость французским бумажкам: все кельнера их с удовольствием берут. А все оттого, как объяснил мой приятель, краснохолмский негоциант Блохин (см."
За рубежом"), что"у француза баланец есть, а у других прочиих он прихрамывает, а кои и совсем без баланцу живут".
Жнитва оставалось только всего на два дни. Насте опять нужно было идти стряпать. Свечерело. Настя дошла до ярочка и задумалась: идти ли ей
рубежом или нижней дорогой. Ей послышалось, что сзади кто-то идет. Она оглянулась,
за нею шел Степан.
Отобрав все эти сведения, следовало доносить обо всем в Москву и ждать царского указа; а без указа никого из-за
рубежа в Россию отнюдь не допускать (Полн. собр. зак., том III, № 1358).
Всем пограничным воеводам приказано было: приезжих из-за
рубежа иностранцев расспрашивать накрепко, из какой они земли, какого чина, к кому и для чего едут, кто их в Москве знает, бывали ль в России прежде, имеют ли от своих правительств свидетельства и проезжие листы?
Они все знали, что встреча с зайцем к добру никогда не бывает. И я тоже струсил и схватился
за свой кинжал, но так увлекся заботами об извлечении его из заржавевших ножен, что не заметил, как выпустил из рук вожжи и, с совершенною для себя неожиданностию, очутился под опрокинувшеюся телегою, которую потянувшийся на
рубеж за травкою буланый повернул самым правильным образом, так что все четыре колеса очутились вверху, а я с Роськой и со всею нашею провизиею явились под спудом…
Близ
рубежа чужой земли
Аулы мирные цвели,
Гордились дружбою взаимной;
Там каждый путник находил
Ночлег и пир гостеприимный;
Черкес счастлив и волен был.
Красою чудной
за горами
Известны были девы их,
И старцы с белыми власами
Судили распри молодых,
Весельем песни их дышали!
Они тогда еще не знали
Ни золота, ни русской стали!
— Бит батогами Григорий Языков
за то, что он своровал с площадным подьячим, с Яковом Алексеевым, — в записи написали задними числами
за пятнадцать лет (стр. 13), Федор Дашков, поехавший было служить польскому королю, «пойман на
рубеже и привезен в Смоленск и расспрашиван; а в расспросе он перед стольником и воеводою, перед князем Борисом Феодоровичсм Долгоруким, сказал и в том своем отъезде повинился.
В стране, где долго, долго брани
Ужасный гул не умолкал,
Где повелительные грани
Стамбулу русский указал,
Где старый наш орел двуглавый
Еще шумит минувшей славой,
Встречал я посреди степей
Над
рубежами древних станов
Телеги мирные цыганов,
Смиренной вольности детей.
За их ленивыми толпами
В пустынях часто я бродил,
Простую пищу их делил
И засыпал пред их огнями.
В походах медленных любил
Их песен радостные гулы —
И долго милой Мариулы
Я имя нежное твердил.
Ужель никто из них не добежал
До
рубежа отчизны драгоценной?
Нет, прах Кремля к подошвам их пристал,
И русский бог отмстил
за храм священный…
Сердитый Кремль в огне их принимал
И проводил, пылая, светоч грозный…
Он озарил им путь в степи морозной —
И степь их поглотила, и о том,
Кто нам грозил и пленом и стыдом,
Кто над землей промчался, как комета,
Стал говорить с насмешкой голос света.
Первое такое место на райской реке Евфрате, промеж
рубежей турского с персидским, другая страна
за Египтом — зовется Емакань, в земле Фиваидской, третье место
за Сибирью, в сокровенном Опоньском государстве.
Тогда-то свершилось «падение Керженца». Семьдесят семь скитов было разорено рассыльщиками. Голова Александра дьякона скатилась под топором палача в Нижнем Новгороде, несколько старцев сожжено на кострах возле села Пафнутова. И сорок тысяч старообрядцев, не считая женщин, бежало из Керженских лесов
за литовский
рубеж в подданство короля польского.
— Милостивый государь! скажите кому-нибудь, пожалуйста, что там на
рубеже за парком валяется в канаве мертвая сестра господина Висленева, Лариса Платоновна Подозерова: она зарезалась.
В самой балке всегда стояли караваны телег: все извозчики и не извозчики, всякая христианская душа считала необходимостью, сделав шаг
за малороссийский
рубеж, сейчас же здесь намертво напиться дешевою водкой, — и оттого здесь постоянно бывали ссоры, драки и даже нередко убийства, о которых мы много наслышались от Кириллы, говорившего о «Пьяной балочке» с восторгом, по меньшей мере приличествовавшим разве, например, приближению верующего к Палестине.
Крепость Нейшлот, считавшаяся в то время одним из важнейших пограничных укреплений в северной части русской Финляндии, была вся на ногах. Ожидали приезда его сиятельства графа Александра Васильевича Суворова-Рымникского, имя которого в то время гремело не только на всю Россию, но далеко
за ее
рубежом.
Карла. Швед, как пришел из-за этого моря, застал врасплох наших да и завладел всем здешним краем и святую церковь в нем разорил.
За что ж дерется ныне наш православный батюшка (снимает шляпу) государь Петр Алексеевич, как не
за свое добро,
за отчину свою давнюю? Видите, как она примкнута к России, будто с нею срослась. Россия-то вправо,
рубеж зеленою каемочкою означен.
Хотя в описываемое нами время «сибирский царь» Кучум и был данником Иоанна IV, но русское господство
за Каменным поясом, то есть
за Уралом, было слабо и ненадежно. Сибирские татары, признав московского царя своим верховным властителем, не только неаккуратно и худо платили ему дань, но даже частыми набегами тревожили стоящую на тогдашнем
рубеже русском Великую Пермь.
Такова древняя история страны, лежавшей
за «концом России», на
рубеже которой высился деревянный замок владетельных купцов Строгановых, окруженный на неизмеримое пространство дарованными им жалованными царскими грамотами землями с построенными их же иждивением городищами, поселками и крепостцами, кипевшими жизнью среди этого обширного безлюдья.
Чистое дело марш! — закричал в это время еще новый голос, и Ругай, красный, горбатый кобель дядюшки, вытягиваясь и выгибая спину, сравнялся с первыми двумя собаками, выдвинулся из-за них, наддал со страшным самоотвержением уже над самым зайцем, сбил его с
рубежа на зеленя́, еще злей наддал другой раз по грязным зеленям, утопая по колена, и только видно было, как он кубарем, пачкая спину в грязь, покатился с зайцем.
А вот кто: когда впоследствии один монах Троицко-Сергиева монастыря, принадлежавший к этой ереси, бежал из России
за литовский
рубеж, то, как скоро прибыл он в Витебск, тамошние реформаторы сделали его своим пастором.